Слепой с пистолетом [Кассеты Андерсона. Слепой с пистолетом. Друзья Эдди Койла] - Лоренс Сандерс

Демобилизовавшись, он поехал в Париж и решил жить там, пока не истратит все деньги. Так поступали очень многие, служившие в американской армии в Европе. Он снял номер в отеле на рю Шаплен недалеко от бульвара Распай и Монпарнаса, в двух шагах от Дома и Ротонд. Он делил номер еще с одним негром-отставником. Отель был популярен у демобилизованных солдат-негров отчасти из-за местоположения, отчасти из-за того, что вокруг работала армия проституток, подчинявшаяся столь же строгой дисциплине, какая была в настоящей армии. Там он общался исключительно с такими же демобилизованными — они узнавали друг друга с первого взгляда, независимо от того, встречались раньше или нет. Они создавали своеобразный клуб, они говорили на одном языке, ели одну пищу, ходили в одни и те же места: в дешевые ресторанчики днем, а вечером в кинотеатр или в Розочкин Курятник. Они собирались у кого-то в номере и обсуждали, что происходит дома, в Америке. В основном речь шла о собратьях, которым улыбнулась удача и они разбогатели, не без помощи Негритянской Проблемы. Большинство из них не имело никакого специального образования, не владело никакими профессиями. Но они очень хотели отыскать для себя золотую жилу, не сомневаясь, что Негритянская Проблема послужит хорошим толчком, чтобы заполучить выгодные места на государственной службе или в частном бизнесе. Нужна была лишь начальная идея. «Поглядите на Мартина Лютера Кинга! Что он такого сделал?» — «Он разбогател! Вот что!» Но Маркус не любил цинизма. Он считал это святотатством. Он был на редкость чист сердцем и душой. Он хотел, чтобы негры распрямились. Он мечтал вывести их из пропасти в землю обетованную. Беда его состояла в том, что он не был умен.

Затем однажды вечером в баре Розочки он познакомился со шведкой Биргит, которая была знаменитой производительницей стеклянных изделий и заходила к Розочке посмотреть на черных братьев. Биргит и Маркус нашли друг в друге родственные души. Они оба были людьми серьезными, ищущими и очень глупыми. Но она научила его братской любви, хотя и вкладывала в это понятие не совсем тот смысл, что он, у нее было немало черных братьев-любовников и со временем она стала большой поборницей братской любви. Но у Маркуса возник светлый образ всеобщего Братства.

В тот вечер, когда Маркус познакомился с Биргит, он отказался от идеи христианской любви. Розочка располагалась за большим столом, откуда хорошо просматривались и вход, и бар, и танцплощадка. Вокруг нее вились лизоблюды и приживалы. Она восседала, словно наседка, окруженная выводком мокрых утят и цыплят. Она увидела, что и Маркус, и Биргит — оба люди серьезные и ищущие, и познакомила их. На одном конце длинного стола белый толстяк-эрудит, приехавший в отпуск из Африки, где он преподавал, распространялся об экономике молодых африканских государств. Чувствуя, что этот тип пользуется слишком большим вниманием Биргит и не зная о ее склонности к братской любви, Маркус заволновался. Он поспешил перевести разговор с африканской экономики на Негритянскую Проблему в США, на которой он собаку съел. Он был готов съесть еще одну собаку ради Биргит. Он не знал, что она и без того положила на него глаз. Внезапно он перебил оратора. Он собирался говорить сам. С его груди свешивался золотой крестик. Христианская любовь буквально распирала его. «Ну, что это для вас означает?» — спросил он толстяка, собираясь ознакомить присутствующих со своими гениальными соображениями по данному вопросу. Но тот посмотрел сначала на крестик, потом на Маркуса и печально улыбнулся. «Для меня ровным счетом ничего, — признался он. — Потому как я еврей». И тогда Маркус оставил мысль о Христианской Любви. Когда Биргит отвела его к себе, он был готов для братской любви. Но он оставался серьезным.

Биргит увезла его с собой на юг Франции. Там у нее было неплохо налаженное производство изделий из стекла. Но Негритянская Проблема заинтересовала ее куда больше, чем стекло. Она оказалась превосходной аудиторией для сумасбродных идей Маркуса. Когда они не спали, то с жаром обсуждали пути разрешения Негритянской Проблемы. Как-то она заявила, что когда еще больше разбогатеет и прославится, то отправится на американский Юг, устроит пресс-конференцию и объявит во всеуслышание, что живет с негром. Но Маркус не пришел в восторг от этой идеи. Он предпочитал держать Биргит в тылу, взяв на себя командование. Разумеется, между этими двумя столь безудержными личностями должны были возникать недоразумения. Но основное сводилось лишь к тому, как правильно стоять на голове. Биргит предложила свой вариант. Маркус его забраковал. Они поспорили. Он проявил упрямство. Она напомнила, что будет постарше, чем он. Он оставил ее и вернулся в Детройт. Она села в самолет, прилетела в Детройт и забрала его обратно во Францию. Тогда-то он и убедился в эффективности братской любви. Однажды он проснулся с мыслью о братстве. Оно должно было решить все его проблемы. В армии США он научился маршировать. Если сложить братскую любовь и марш, то дело будет сделано, мыслил Маркус.

Неделю спустя он и Биргит прилетели в Нью-Йорк и сняли номер в отеле «Техас» недалеко от вокзала на 125-й улице. Маркус занялся организацией Марша Братьев.

Теперь решающий момент настал: Биргит стояла рядом с ним на платформе грузовика. Она вздернула свою полосатую широкую, в сборку, юбку, сшитую ее соотечественницей Катей; и гордо, с возбужденной улыбкой, оглядела присутствующих. Но для собравшихся эта улыбка показалась скорее натужным оскалом шведской крестьянки в холодном сортире зимой. Биргит еле сдерживала свой экстаз при виде обнаженных черных рук и ног в янтарном свете фонарей. У нее были лицо, шея и плечи скандинавской богини, но затем все было не так шикарно: плоская грудь, огромные бедра, ноги, напоминавшие телеграфные столбы. Она получала наслаждение от того, что находилась бок о бок с любимым человеком, который сейчас поведет черных отстаивать свои гражданские права. Она любила цветных людей. Эта любовь светилась в ее голубых глазах. Когда же ее взгляд падал на белых полицейских, на губах появлялась презрительная усмешка.

Когда марш вот-вот должен был начаться, появились патрульные машины. Полицейские смотрели на мужчину и женщину на открытой платформе грузовика. Они смотрели на них, поджав губы, но никаких действий не предпринимали. У Маркуса имелось официальное разрешение.

Демонстранты построились в колонну по четыре человека на правой стороне улицы. Они должны были двинуться в западном направлении. Грузовик возглавлял процессию. Замыкали ее две полицейские машины. Еще три размещались через равные интервалы на улице от начала марша до вокзала. Несколько других курсировали в потоке машин — двигались сначала на запад, потом сворачивали на север у Леннокс-авеню, двигались на восток по 126-й и возвращались на 125-ю через Вторую авеню, а потом начинали все сначала. Начальство не хотело беспорядков в Гарлеме.

— Шагом марш! — скомандовал Маркус.

Черный юноша, сидевший за рулем грузовика, включил сцепление. Белый юноша, сидевший рядом, поднял вверх соединенные в пожатье руки в знак братства. Старый военный грузовичок дернулся и поехал. Сорок восемь черно-белых демонстрантов двинулись за ним, черно-белые руки-ноги мелькали в свете желтых фонарей. Шелковистые и курчавые головы поблескивали в янтарном зареве. Маркус тщательно отбирал участников — черные были черные, как смоль, белые — белые, как снег. Контрастное сочетание черного и белого создавало иллюзию обнаженности. Сорок восемь молодых людей, марширующих в такт, создавали иллюзию оргии. Зрелище черной и белой плоти на оранжевом фоне наполняло черных и белых зрителей чувством странного возбуждения. Останавливались машины, белые выглядывали из окон. Черные пешеходы улыбались, смеялись, выкрикивали что-то ободряющее. Было такое впечатление, словно невидимый оркестр грянул «Диксиленд». Цветные на тротуарах подпрыгивали и вопили, словно сошли с ума все разом. Белые женщины в проходящих автомобилях визжали и махали руками. Их мужчины наливались краской, словно омары. Полицейские машины включили сирены, чтобы расчистить проезжую часть, но это лишь привлекало прохожих.

Когда демонстранты поравнялись с вокзалом у Парк-авеню, к сорока восьми демонстрантам присоединился хвост из приплясывающих, хохочущих, вопящих черных и белых добровольцев. Из зала ожидания вокзала выходили черные и белые и глядели во все глаза на удивительное зрелище. Черные и белые выходили из баров, из темных вонючих подъездов и подворотен, из блошиных отелей, из кафе, из закусочных, из бильярдных — педерасты, проститутки, завсегдатаи баров, а также самые рядовые граждане, зашедшие перекусить. Честные обыватели, заглянувшие в поисках острых ощущений, воры и бандиты, выискивающие жертв, — все смешались воедино, глядя на этот карнавал. Ночь выдалась жаркая. Одни были пьяны, другие маялись от тоски. Они вливались в демонстрацию в убеждении, что она направляется на религиозное собрание, половую оргию, бал гомосексуалистов, пивной фестиваль, бейсбольный матч. Белые привлекали черных. Черные манили белых.